Генерал Назаров: Моя совесть чиста перед памятью бойцов, погибших в сбитом над Луганском Ил-76, и перед Богом

 «Я не спился, не сошел с ума и не стал вешаться»

— Виктор Николаевич, люди, потерявшие сыновей, мужей, братьев, настаивают, чтобы вы извинились. Наверняка это смягчило бы их отношение к вам.

- В таком случае я признаю свою вину. А я не считаю себя виноватым, так как ничего не нарушал. Это моя принципиальная позиция. Когда дело закроют и услышу оправдательный приговор, извинюсь от имени военачальников за все жертвы этой войны.

Меня обвиняют, что я бездушный и непробиваемый. Раздаются реплики: «Что ты можешь понимать? Ты же никого не хоронил»… Но я знаю, что такое хоронить ребенка. Страшнее ничего нет.

Я сам потерял двоих детей. С интервалом в два года у нас умерли сын и дочь.

— Что случилось?

- Это произошло, когда я еще молодым капитаном служил в Средней Азии. Сын умер от энцефалита, до этого полгода пролежал в коме. Мы не смогли его спасти… А у дочери были проблемы с сердцем. Врачи допустили ошибку, девочка скончалась из-за передозировки препарата.

Такое пережить в 24, а потом в 26 лет… Представьте, ни родственников, никого. Позвонили: «Заберите тело вашего сына из морга». Мы с женой пришли туда. Мне говорят: «Ты же папа, тебе нельзя гроб выносить. Давай проси людей с улицы. Пусть они донесут гроб до катафалка».

Вот у тебя есть ребеночек — и вдруг его не стало. Какой человек способен такое выдержать? Но я не спился, не сошел с ума, не кололся наркотой, не стал вешаться, а поддерживал жену и нашел в себе силы продолжать жить и работать. Слава Богу, у нас потом родился сын.

— Почему после трагедии со сбитым самолетом именно вы оказались на скамье подсудимых?

- За пять лет сложился стереотип, что «Назаров за все в ответе», хотя к планированию перевозок личного состава авиационным транспортом, управлению военно-транспортной авиацией, постановке ей задач и так далее я никакого отношения не имел. Как начальник штаба АТО я отвечал за многие вопросы. В первую очередь связанные с организацией работы штаба.

Я жертва, которую решили принести на заклание, чтобы успокоить общественное мнение. Фридрих Энгельс говорил: «Есть два способа разложить нацию: наказывать невинных и не наказывать виновных»…

Мне ведь подозрение вручили 18 ноября 2014 года, в день Генерального штаба ВСУ. Думаю, что это было сделано специально, чтобы унизить военных. Плюс как раз приближалась годовщина Майдана, надо было что-то народу предъявить, ведь результатов расследования убийства Небесной сотни не было и требовалось на кого-то сместить акценты. Вот и подвернулся генерал Назаров, у которого нет высоких покровителей. Резонанс, которого так хотели, получился.

«Я жертва, которую решили принести на заклание, чтобы успокоить общественное мнение», - считает генерал Назаров

— Где вы проходили службу до АТО?

- До 20 мая — в Генеральном штабе.

Я потомственный военный — отец и дед были офицерами. В 1983 году окончил Киевское общевойсковое училище. В начале карьеры десять лет прослужил в Казахстане, в 1993-м вернулся на родину. Предложений остаться в Казахстане или служить в России было немало. Но я решил, что мое место здесь. Когда мы уезжали из Казахстана, нам очень многие завидовали, даже россияне: «Вы, украинцы, такие толковые, такие хитрые, у вас все получится. Вы молодцы».

Позже в 1996-м окончил академию в Киеве, в 2000-м год учился в Центре политики безопасности в Женеве. Эта учеба мне очень много дала. Затем окончил еще оперативно-стратегический факультет Академии обороны (так называемый генеральский).

— До этой войны вам приходилось участвовать в боевых действиях?

- Нет. Были моменты, связанные с конфликтами конца 1980-х — начала 1990-х, но это другое…

«Муженко говорит: «Ну что? Вместе и до конца?»

— Вернемся к той злополучной ночи. Вылет тех трех Илов был рядовым, насколько я понимаю?

- С самого начала АТО было понятно, что ключевые объекты — это аэродромы Донецка, Луганска, Краматорска и Мариуполя. Ведь в Крым россияне перебрасывали силы именно по воздуху. Поэтому аэродромы были взяты под контроль, хотя военные тогда непосредственно не участвовали в АТО. Формально операцию вели руководство СБУ и его Антитеррористического центра (АТЦ).

20 мая первым заместителем руководителя АТЦ при СБУ назначили Муженко. Он предложил: «Пойдешь начальником штаба?» Ответил, что пойду. «А ты понимаешь, чем это все может обернуться для нас?» — спросил он. Я понимал, но согласие дал.

Когда 26 мая начались первые активные боевые действия в Донецком аэропорту, мы с ним сидели и смотрели друг на друга. Операцию уже спланировали, нужно было только разрешение из Киева на участие ВСУ в операции по деблокированию аэропорта. Муженко спросил: «Начинаем?» Позвонил в Генштаб: «Даете команду?» — «Ну, вы же там сами за все отвечаете. Звоните министру». Министр: «Звоните президенту». Тот спросил: «Вы готовы, вы уверены?» — «Не начинали бы, если не были бы уверены!» Было такое чувство, что мы не можем допустить второго крымского сценария. Он дал устное разрешение. Но в таких обстоятельствах нужен только письменный приказ. Отправили в Киев телеграмму. В 10.55 пришел ответ за подписью Наливайченко. Там было только одно слово: «Згоден». Муженко говорит: «Ну что? Вместе и до конца?» Я ответил: «Вместе и до конца». И все закрутилось.

Первые два месяца не было ни помощников, ни советчиков. Отовсюду только и раздавалось: «Помогите, спасите». Едва начались первые успехи и продвижения, сразу вокруг нас стало много и тех, и других. Пошли неудачи — опять никого. Как говорится, «у победы тысяча отцов, а поражение всегда сирота».

Начальник Генштаба ВСУ Виктор Муженко и генерал Назаров в зоне АТО

— Вам предъявляли претензии, что вы не придали значения информации разведки, что у боевиков есть переносные зенитно-ракетные комплексы.

- О том, что у них есть ПЗРК, знали все. В начале мая было сбито три вертолета — один из гранатомета, два — из ПЗРК. 6 июня над Славянском из ПЗРК был сбит Ан-30, погибли полковник Константин Могилко и три члена экипажа. Поэтому во всех директивах и распоряжениях, которые получали экипажи и командиры авиационных частей, было четко написано: «Выполнять задачи в условиях применения боевиками незаконных вооруженных формирований переносных зенитно-ракетных комплексов».

Транспортной авиации предписали осуществлять взлет и посадку в ночное время, ни в коем случае не включать маячковые, проблесковые, сигнальные огни и тем более посадочные фары, не вести в воздухе никакие радиопереговоры и заходить под разными углами на посадку, причем как можно ближе к торцу взлетно-посадочной полосы (часто это называют «афганским способом посадки», когда самолет заходит не по пологой, а по крутой глиссаде, порядка трех-пяти километров от полосы). Выполняли ли это все летчики, я не мог контролировать. За это отвечали соответствующие начальники командования Воздушных сил.

Накануне, в ночь с 12 на 13 июня, в Луганск вылетели эти же три борта с десантом и грузом. До этого боевики вывели из строя часть наземного оборудования аэропорта. Поэтому не было возможности включить освещение взлетной полосы. Помогавшие нам рабочие аэропорта рассказали, где можно подключить генератор, чтобы обеспечить освещение полосы на пять-десять минут. Этого было достаточно.

Читайте также: «Ил-76 начал снижаться, и вдруг — вспышка на полнеба! На землю упал огромный горящий шар»

Что-то в ту ночь не сложилось. Не могу сказать, что именно, но была организационная нестыковка. Когда Илы заходили на посадку, не включилось освещение полосы, маневрировать было опасно, мог расстроиться боевой порядок, и они, чтобы не рисковать, ушли на запасной аэродром. Провели там ночь. Авиационное начальство решило, что самолеты ранним утром 13-го снова попробуют сесть в Луганске. Все получилось, и они вернулись на аэродром в Мелитополь.

Однако их зафиксировали боевики. Переговоры Плотницкого (он тогда командовал батальоном «Заря») перехватила СБУ. Он говорил, что самолеты зашли оттуда, откуда боевики не ожидали: «Они нас перехитрили». И добавил, что «сейчас мы в Красное отправим группу, чтобы встречать». Однако эту очень важную информацию ни руководитель АТО, ни я в тот день не получили. Ни письменно, ни устно — никак. Хотя если бы работники СБУ дословно ее донесли нам тогда, реакция была бы незамедлительной.

Для меня странным выглядело то, что в рамках криминального производства эта история всплыла только в начале 2016 года, после брифинга СБУ, то есть когда досудебное следствие было завершено.

Что произошло? Офицер СБУ в Антитеррористическом центре в Киеве не успел обработать эту информацию, так как, по его словам, был просто вал информации, они не успевали ее проанализировать.

«Ценная информация была утеряна»

— Но тогда действительно было много всего, в том числе и слухов, и домыслов.

- Я не ставлю им это в вину. Просто в тот период эта структура была не готова к проведению АТО такого масштаба.

Другой офицер, заступивший на дежурство, тоже прослушал эти разговоры и никому ничего не передал.

— Этот факт доказан?

- Да, все расследовано. Офицер дал показания в суде. На вопрос, почему нам дословно ничего не передали и никому из руководства не доложили, он ответил: «Такая информация проходила часто. Я ее интерпретировал и вставил в обобщенную справку». В обобщенной справке было сказано: из перехвата стало известно, что боевики выдвигаются из луганского военкомата в направлении аэропорта с намерением сбивать все самолеты при взлете и посадке.

Таких фраз в документах, которые приходили в штаб, особенно в первые месяцы, были сотни. Там черт ногу сломает — где правда, где неправда. У военных как? В документах разведки есть все — информация, достоверность, время, координаты, кто писал и так далее. А тут приносят эсэмэски, эмэмэски, и ты им веришь или не веришь. Спрашиваешь разведчиков: «Можете гарантировать точность?» — «Виктор Николаевич, не можем. У нас нет агентуры на той стороне». Мол, ничего не знаем, у нас уже десять лет договор с Россией о неведении разведки в отношении друг друга. А россияне эти договоренности игнорировали и знали все. В общем, ценная информация была утеряна.

Когда эти же три самолета получили задачу готовить следующую переброску в ночь на 14 июня, я написал заявку в Генштаб: прошу организовать переброску воздушным транспортом соответствующих сил и средств сводной роты 25-й бригады на Луганский аэродром. В Генеральном штабе запустили свою процедуру (транспортная авиация находится в подчинении командования Воздушных сил).

Что, на мой взгляд, было плохо в организации того перелета? О предыдущих 18 перелетах знало ограниченное количество людей. Муженко всегда очень правильно делал. Он, когда ставил задачу, например, руководителю спецназа, разговаривал с ним без свидетелей. И так с другими командирами. Я как начальник штаба подключался, когда нужно было скоординировать несколько участников или чем-то помочь. 13 июня около 23.00 я спросил Никифорова (первый заместитель командующего Воздушными силами ВСУ, заместитель руководителя АТО по авиации, умер в марте 2015 года. — Авт.): «Какие проблемы? Чем могу помочь?» Он ответил: «К тебе никаких вопросов нет. У меня все под контролем. Когда задача будет выполнена, скажу. Это не твое, ты туда не лезь». Развернулся и ушел.

— У вас не было никакого предчувствия беды?

- Я всегда прислушиваюсь к интуиции. На войне, если чувствовал опасность, старался ее устранить. В тот раз не ощущал ничего.

Эта задача не входила в сферу моей ответственности. Я другими вопросами занимался. У начальника штаба стол завален бумагами, сотни телефонных звонков, приходит масса людей. В тот день эти перелеты для меня были одной трехсотой моей работы, связанной с постановкой задач, движением сил, эвакуацией раненых, подачей боеприпасов, конвоями и всем остальным.

Из статей и интервью, наверное, складывается впечатление, что я с утра до вечера только сидел и думал о доставке подкрепления в Луганск. Вот представьте сталеплавильный цех огромного завода. Работают печи, льется металл, по конвейеру идет прокат. Диспетчера не интересует, что в соседнем цеху. Он за это не отвечает. Ему главное, чтобы процесс в его цеху не остановился.

Генерал Назаров в самые тяжелые фазы войны был на передовой

— Что еще было не так в тот день?

- То, что Министерство обороны попыталось поучаствовать в этом процессе. Не могу понять для чего. Начали звонить, спрашивать. Часов в десять утра 13 июня в моем присутствии был разговор исполняющего обязанности министра обороны и Муженко. Коваль спросил: «Каким образом планируете осуществить переброску этой роты?» Муженко ответил, что есть решение — посадочным способом, под уточненный и скорректированный план. Коваль ответил: «Да нет, Виктор Николаевич, это ваш замысел. А наш замысел будет другим». Муженко удивился. Ему сказали: «Потом узнаете».

Оказывается, там задумали высадку десантников и техники осуществить на парашютах. И понеслось.

— Как десантники приняли идею спуститься на парашютах?

— Они сказали, что у них нет такого количества исправных платформ для высадки техники, нет опыта десантирования на неизвестную территорию в ночное время.

— Простите, но это похоже на дебилизм…

— И мы так считали. Полдня длился этот сыр-бор. Десантники понимали, насколько все опасно: «Мы без бронежилетов не полетим». Где их взять? В Киеве решили доставить их самолетом Ан-26, иначе не успеть.

— Как же отказались от этой идеи?

— Где-то около 13.00−14.00 стало известно, что вариант с парашютным способом десантирования отменяется: «Возвращаемся к первоначальному варианту, с посадкой на аэродром». Но за эти полдня было столько звонков…

— Получается, о подготовке не знал только ленивый.

- К тому же посадку организовали в дневное время в Днепре на гражданском аэродроме. Смотри — не хочу… Бойцы начали звонить родителям, слать эсэмэски, фотографироваться на фоне самолетов: «Мы летим в АТО». В материалах уголовного дела есть скриншоты этих снимков.

Для меня это стало шоком. Впервые организация перелета вышла из военной плоскости едва ли не во Вселенную. Командир 25-й бригады транспортной авиации Мымриков, который шел на первом самолете, позже спросил: «Зачем в гражданском аэропорту грузили днем?»

Это была первая и большая судьбоносная ошибка.

«Они полетели туда, где их ждали»

— До этого откуда такие рейсы отправляли?

- Загружали ночью на военных или ведомственных аэродромах.

Теперь о перелете. Предыдущий раз, то есть 13 июня утром, самолеты заходили на посадку с интервалом до десяти минут с юга, как раз над селом Красное. Но раз их засекли, значит, там же будут ждать. Поэтому Никифоров поставил задачу заходить с севера, дабы обмануть боевиков, заставить противника маневрировать и чтобы он не мог правильно сориентироваться.

По показаниям летчиков в суде, когда закончилась загрузка и штурманы проложили все маршруты, они получили информацию из Луганска от авианаводчика (почему-то там не было авиационных начальников), что на севере какая-то заварушка, опасно заходить. Поговорив с этим авианаводчиком, летчики позвонили не в штаб АТО, не Муженко, не мне, не своему руководителю генералу Никифорову — они позвонили в Винницу, в штаб Воздушных сил.

— Зачем?

- Я тоже их спросил на суде. «Но там же наш начальник». — «Но он же не входит в состав сил и средств АТО, значит, юридически не имеет права ставить вам задачи». — «А мы всегда звонили или ему, или Никифорову». В Виннице им поставили задачу (это в суде прозвучало) — изменить маршрут захода на посадку с севера на юг. Это следующая грубая ошибка. Они полетели туда, где их ждали.

Первый самолет пошел на посадку. Мымриков увидел освещенную полосу. Его задачей было сесть с максимальным градиентом снижения. Мымриков, судя по всему, зашел еще круче. Он заложил поворот так, чтобы выйти максимально близко к полосе. Свидетели говорят, что увидели самолет, когда тот уже катился по бетону. И он стал разгружаться.

Потом освещение полосы выключили, чтобы не демаскировать ее. Когда заходил второй самолет и начались переговоры, командир второго экипажа подполковник Белый попросил включить освещение. Возникла проблема с генератором. Но его в итоге запустили. Белый сказал: «Вижу». Он прошел 11−12 километров до аэропорта по пологой глиссаде (это стандартная классическая схема захода на посадку на гражданский аэродром) и начал снижаться. Как говорят свидетели, которые находились на аэродроме, почему-то включил навигационные огни и посадочные фары. То есть самолет при заходе на посадку светился как новогодняя елка, по их словам. Объяснения этому у меня нет. Командир 25-й бригады сказал: «Он не должен был этого делать. Он что, сам себе враг?»

В самолете есть два черных ящика — один с техническими параметрами и речевой самописец. Так вот, в записях переговоров пропало 20 секунд, которые как раз приходятся на этот момент. Мымриков на суде сказал, что не понимает, почему нет этого куска. Но прокуратура не стала проводить расследование и разбираться, куда все делось.

— Как это можно вырезать?

— По-разному. Разрезать и склеить. Или просто стереть этот кусок записи. Я не знаю, как случилось, что это было сделано.

— Кем?

— Не знаю. Мое глубокое убеждение, что там была какая-то очень важная информация о том, почему самолет включил посадочные и навигационные огни. Если бы она осталась в материалах дела, ко мне не было бы никаких вопросов.

— Что там могло быть, например?

— Моя интерпретация. Командир бригады спрашивает: «Ты где?» — «Захожу на четвертый поворот». — «Ну освети себя, чтобы я тебя видел». Второй вариант. «Ты где? Я тебя не вижу». — «Сейчас обозначу себя огнями». Может, я ошибаюсь, но там точно что-то похожее могло быть.

— Но ведь речь о каких-то секундах. Включил — выключил.

- Он за одиннадцать километров до аэропорта включил эти огни — и не выключал. Это не недолго. Примерно пара минут до касания шасси бетонки. Достаточно для трех пусков ПЗРК.

Боевики первую ракету выпустили на встречном курсе. Но так как головка самонаведения у нее рассчитана на тепло и световое излучение, она сбилась из-за того, что горели посадочные фары (тепло от них оказалось сильнее, чем от работы двигателя — на встречном курсе оно уходит назад). Эта ракета ушла по траектории вверх и самоликвидировалась…

Экипаж спешно пытался снизиться как можно круче, чтобы максимально быстро выйти из зоны поражения. Вторая ракета попала в один из двигателей, он загорелся. Но для самолета такого типа это не проблема. Все летчики на допросе сказали, что самолет может сесть и с двумя подбитыми двигателями.

Когда Ил делал поворот, он заложил крутой вираж. Получается, плоскость самолета — фюзеляж и крылья — была почти перпендикулярно к орудиям боевиков. Третья ракета ПЗРК не сработала.

Когда самолет находился на высоте до 100 метров, по нему начали вести огонь зенитно-ракетные установки ЗУ-23−2, возможно, еще что-то. Они его расстреляли, попав в крыло, где были топливные баки… На допросе в суде свидетель так и сказал, что основная причина — обстрел «зушки» или «Шилки».

Есть версия (которую пытались доказать), что взрыва в воздухе не было, мол, произошел бы большой разлет осколков. Но свидетели подтвердили: было два взрыва — в воздухе и при падении на землю.

О взрыве в воздухе. В данном самолете предусмотрено приспособление — генератор инертного газа. Он нужен, когда самолет летит над зоной, где могут быть обстрелы. Цель — выработать газ, который по мере выработки топлива заполнит пустую поверхность бака. Чтобы топливо не взорвалось, если, не дай Бог, попадет снаряд или осколок от подрыва ракеты ПЗРК. Но полет от Днепра до точки посадки длился около получаса. За такое время продуктивность генератора не позволяла заполнить это пространство полностью (расчеты есть в материалах уголовного дела), поэтому повышается вероятность, что в случае искры газотопливная смесь может взорваться. Но на этот момент ни следствие, ни суд не обратили внимания. Впрочем, разве может в таких нюансах разобраться гражданский суд?

Еще интересная вещь. У самолета есть два типа пиропатронов — 26 и 50 миллиметров. Это тепловые ловушки, предназначенные для создания пассивных помех во время работы двигателей. Когда начинается снижение, используются 26-миллиметровые патроны ППИ-26 (аппаратура АСО-2и). При взлете рекомендуется включить 50-миллиметровые АПП-50, свечение которых сильнее и они горят дольше. Если запускать их с определенным интервалом, то эти тепловые ловушки могут работать в течение минуты. Поэтому и при посадке они будут эффективнее.

Однако свидетель на допросе рассказал, что у этого самолета была технологическая особенность — отсутствие АПП-50.

— Почему?

— Он с завода пришел без них.

— И все время так летал?

— Да. Может, их и не хватило…

— А у двух самолетов они были?

- Конечно. Почему авиационные командиры не учли эту технологическую особенность? Они должны были продумать очередность захода на посадку. В материалах расследования об этом факте не сказано. Прокуратура на это не обращает внимания. Суд тоже. Если бы были эти ловушки, не пришлось бы делать такой крутой рискованный маневр и подставляться под зенитки.

Еще немаловажный факт. В материалах служебного расследования Министерства обороны написано, что экипаж того Ила не отдохнул как положено (у летчиков установлены четкие нормы нагрузок и отдыха).

— Но война же. Отдыхать некогда.

- Однако это тоже могло повлиять на потерю бдительности летчиков. Кто-то отвлекся, расслабился, не то включил. Я не берусь давать оценку, сыграл ли роль человеческий фактор. Это должны сделать специалисты. Но в материалах дела это тоже проигнорировано.

Вот сколько наслоилось обстоятельств, которые привели к трагедии. А теперь давайте зададимся вопросом: для чего вообще проводилось следствие? Оно должно закончиться установлением истины. Чтобы люди понимали, что привело к катастрофе, и потом заложить это все в уставы, методички и прочее, дабы не допустить повторения. А не скрыть все и назначить козла отпущения — это путь в никуда. Ни военные специалисты, ни правосудие не сделали из произошедшего никаких выводов.

«На моем месте мог быть кто угодно»

— Родственники погибших ребят приходили на заседания суда с их портретами и плакатами, утверждая, что вы убийца. Они слышали ваши аргументы? Вы не пытались с ними поговорить?

- К сожалению, задолго до суда принцип презумпции невиновности был не просто нарушен — он был растоптан. Прокуроры на встречах с пострадавшими где-то в начале 2017-го (суд в это время был в совещательной комнате) говорили: «Назаров виноват, мы его посадим, потом президент помилует, чтобы генералы не боялись принимать решения». Это правосудие? Потом на отчете в парламенте в начале мая снова было заявлено, что генерала осудили справедливо. И это после поданной апелляции. О каком справедливом правосудии тут можно говорить? Как будут реагировать простые люди, у которых такое горе? Вот им сказали, что я виноват, они и не слышат никакие другие аргументы.

Читайте также: Генерал-майор Виктор Назаров: «Я стал олицетворением зла»

— Когда вы первый раз услышали, что вы виноваты?

— Мне ничего не сказали. Я продолжал работать. В августе 2014-го, правда, несколько человек, в том числе и народные депутаты, предупредили: «Виктор Николаевич, тебя хотят сделать крайним». Я ушам своим не верил: «Как так? Какое отношение я к этому имею?»

Пока длились следствие и суд, Виктор Назаров продолжал выполнять свои обязанности в Генштабе

— Они откуда это знали?

- Из каких-то кулуарных разговоров, наверное.

В основу обвинения легла справка СБУ, о которой я рассказывал вначале. Якобы в ней меня предупреждали, что будет такая ситуация. Я попросил: «Хорошо. Покажите эту справку».

— Как вы должны были на нее отреагировать?

- Допустим, попадает информация лично ко мне, минуя всех. Сначала по возможности ее следует уточнить. Если все подтверждено, довести до летчиков. Авиационное начальство должно прийти ко мне: «Виктор Николаевич, мы не можем эту задачу выполнить. Предлагаем так-то и так-то». Им никто свои решения никогда не навязывал и не говорил: «Опасность? Да и черт с ней. Полетите».

13 июня эту справку мне никто не показывал и не приносил. Я ее в глаза не видел. Когда на следующий день после катастрофы началась беготня и все стали ее искать, СБУ ничего лучше не придумала, как распечатать эту справку от 13 июня, куда был вставлен абзац, что катастрофа случилась 14-го! Пытались манипулировать задним числом. Адвокаты в суде спрашивали, как можно такие документы положить в основу обвинения? Где там стоит моя подпись и вообще хоть чья-то резолюция? А обвинение давало суду разные варианты этих справок и при этом говорило что-то типа «возьмите более правильную».

— У вас есть перспективы доказать свою невиновность?

- Я к этому стремлюсь и буду бороться до конца. Никогда не соглашусь с ролью козла отпущения, какую мне захотели отвести следственные органы, которые изначально вообще не ставили цель установить истину и разобраться.

С апреля по сентябрь 2014 года в АТО было сбито 10 самолетов и 11 вертолетов. Тогда возникает вопрос к прокуратуре: если Назаров виноват в катастрофе Ил-76, почему вы его не привлекли за остальные? Ведь кроме тех 49 человек, находившихся на борту Ил-76, погибло еще 32. Недавно была годовщина гибели генерала Кульчицкого, 6 июня погиб экипаж Могилко, 24 июня — группа офицеров СБУ вблизи Карачуна. Все эти летательные аппараты были сбиты боевиками. И почему за малайзийский «Боинг» я не отвечаю?

Происходящее со мной — это такой цинизм и правовой нигилизм! Спросил как-то следователя: «А почему другие случаи не расследуете?» Ответа нет…

У правоохранителей испокон веков есть фраза «кошмарить клиента». Вот они берут человека и тупо начинают прессовать. Моей семье угрожали. Около нас постоянно крутятся какие-то люди. Звонят в дверь, открываешь, а перед носом телекамера… И в этих условиях надо жить и работать, бороться в суде. Какие-то темные личности говорили на камеру: «Мы контролируем, чтобы генерал Назаров не сбежал за границу».

Однажды в семь утра устроили обыск. Приехал спецназ, стоял возле подъезда. Перепугали родных. «Хотим найти доказательства». Что вы хотите у меня найти? ПЗРК? Ходят по квартире: «Мы еще подошли к вам с поблажкой. Полы не вскрывали и стены не долбили».

В ходе следствия советовали: «Пускай Виктор Николаевич возьмет на себя вину». Дескать, надо договориться. О чем? Я ни о чем не собираюсь договариваться. Я ничего не нарушал.

Ключевое в обвинении в служебной халатности — когда есть обязанности, и они плохо выполнены или не выполнены. А в моих обязанностях нет того, что инкриминируется.

Вот вы говорите о пострадавших. Людей постоянно накручивали, к сожалению: «Назаров виноват. Он убийца». Их понять можно. Это страшная утрата и страшная боль. Когда мне дали слово в суде, думал, что они останутся и я смогу все рассказать. Все ушли. Я выступал в пустом зале.

Тут дело даже не в моей фамилии. На моем месте мог быть кто угодно. Была бы такая же история.

Я никогда не боялся публичности и не скрывался. Давал интервью, всегда находился на людях. По всей Украине — от Днепра и Харькова до Закарпатья — мне ни разу не плюнули в спину или что-то прокричали. Подходили: «Генерал, держитесь. Мы за вас. Что они творят!» Как-то в церкви к нам с женой подошел человек: «Я не представляю, что у вас на сердце. Как такое можно сделать с защитником страны?»

«Я все вытерплю»

— Вы готовы к худшему варианту развития событий?

- Я готов к нему с самого начала. Но настроен бороться. Если вынесут снова обвинительный приговор, будем подавать кассацию. Если она не пройдет, буду добиваться справедливости в Европейском суде по правам человека.

По этой трагедии открыто три производства. В одном говорят, что это терроризм (СБУ возбудила дело в отношении Плотницкого и соратников). Во втором, что гибель 49 украинских военных — следствие российской агрессии (правда, до этого отличился Мелитопольский суд, который отказался признавать это, а потом Запорожский апелляционный суд пересмотрел дело и удовлетворил апелляционную жалобу вдовы Александра Белого). В третьем — что это служебная халатность генерала в боевой обстановке (трактовка боевой обстановки не стыкуется с АТО, норма о стране-агрессоре появилась намного позже)… Странно это все.

В Уголовном кодексе есть два вида преступлений — с умыслом и по неосторожности. Меня обвиняют в преступлении по неосторожности, но в приговоре написано — непрямой умысел. Юристы такого вообще не понимают. Это юридически несостоятельный вывод и профанация права.

А если затронуть процессуальные вопросы, там вообще ужас. Святого ничего нет. Один военнослужащий из Харькова прибыл дать показания в качестве эксперта. Но его фамилии нет в реестре Минюста как эксперта. Так его записали как свидетеля. Нормально?

— Если такое проделали с генералом…

- … то что говорить о капитанах, майорах, полковниках? Они бесправны и не защищены.

И еще. Если совершено преступление по неосторожности, связанное с халатностью, то отвечать обязано лицо, имеющее непосредственное отношение к факту. Украли что-то на складе — отвечает начальник склада. За ДТП отвечает водитель, а не директор транспортной компании. В нашей цепочке порядка двадцати должностных лиц: летчик, его командир, начальник летчика, старший начальник летчика, старший авиационный начальник летчика, заместитель руководителя АТО по авиации, Назаров… Должна быть оценена роль каждого. А в ходе следствия и суда первой инстанции я видел и слышал отрицание всего, что ставит крест на моем обвинении.

Когда мне вручили подозрение, многие генералы и офицеры приходили, чтобы поддержать меня. Они в шоке. Теперь военные смотрят — оправдают Назарова или нет. Если нет, это приведет к тому, что в армии никто ни при каких обстоятельствах больше не примет никакого самостоятельного решения, не возьмет на себя ответственность. И это будет катастрофа… Закончится армия, закончится и государство. Можете не сомневаться.

Именно армейские генералы взяли на себя ответственность за страну в 2014 году. И получили взамен то, что получили.

Я все вытерплю. Но скажу одно: моя совесть чиста перед памятью погибших и перед Богом.