Журналистка, побывавшая в плену в СБУ: «Мы говорим о территориях, о людях речи не идет»

Журналистка "ГромТВ" Настя Станко, которая побывала в плену у боевиков "ЛНР", написала в своем Facebook о том, что мало кто обращает внимание на мирное население Донбасса.

"Все говорят о военных. Все о бойцах, как вооруженных сил, так и добровольцах, добровольцах прежде всего, они же добровольцы. А значит, герои. У меня у самой там куча друзей, и родные есть, некоторые такие, ну сплю и снятся они мне, и уже потом не сплю. С каждой поездкой туда появляются новые, сразу занимают место внутри на переживать. Однако, поговорив с ними - за что они здесь погибают - замечаю: они говорят о людях, которых защищают/освобождают/спасают. О наших людях, о таких, как мы. Они говорят не об освобожденных территориях, не территориях вообще, не о земле, а таки о людях.

Нам представляется, а я здесь говорю о журналистах прежде, что о людях речи не идет. Ну так что с них взять. На героев они точно не тянут. Поэтому существуют в СМИ скорее как иллюстрация двух картинок:

1) жители освобожденного города N радостно приветствуют украинскую армию, падают в ноги, благодарят и плачут, понимают, что пришли освободители.

2) жители Донбасса тупые болваны, зазомбированные российской пропагандой, что с них взять, можно только посмеяться и посочувствовать их тупости.

Никто здесь не будет публиковать фамилии погибших луганчан, просто жителей, ну так кому это интересно и вообще заслужили/сами виноваты, что не уехали/поддерживали ополчение/голосовали на референдуме. Эти люди резко стали всем невыгодны, они только мешают успешному АТО, ох это чертово "мирное население".

Думая обо всем этом, я часто вспоминаю Луганск. Так случилось, что это единственный областной центр, в котором я не была. И единственная область в Украине, в которой я не была. До того времени, когда стала быть, но в основном в подвале, ну вы сами знаете эту историю. Я вспоминаю, однако, время до и время после: люди, которые научились идти по делам так, чтобы смотреть, где дверь в какой подвал открыта, я помню мужчин, которой шли на свое собственное СТО, просто собирались и сидели с утра до вечера, будто они на работе, но работы, конечно, никакой не было. Владельца пустого отеля, который плакал, умоляя, чтобы зашла армия, потом замолчал, потом умоляюще спросил - армия здесь всех не вырежет, как коллаборационистов? Я вспоминаю тетушек, которые в столовой кормили НКВДистов, они как меня увидели, плакали от ненависти и кричали, что отравят меня. Я иногда с некоторыми из них созваниваюсь, я звоню даже Беркуту Луганска. Они боятся выйти в гуманитарный коридор. Тоже боятся расстрелов на полпути. Я не знаю, честно говоря, что сказать им всем на прощание в трубку, слово "держитесь" выглядит, ну как бы это сказать...

Я иногда думаю об одном из погибших бойцов батальона "Айдар" - Чечена (это позывной). Он похоронен в Счастье, сам из Луганска, но в Луганске его похоронить, конечно, не могли, он смог лишь погибнуть под Луганском. И я думаю, хотел бы он освободить только эту территорию, шла ли речь у него о людях?

И еще: я вернулась из Грузии. Мы были под самой границей с Абхазией. Спереди в маршрутке сидел парень 17 лет. Говорил по-русски с грузинским акцентом. Они в принципе мыло говорили с водителем. Но потом водитель спросил: ты откуда? Из Абхазии. И больше они не говорили. Не хочу дожить до тех времен, когда будет устанавливаться тишина после слов: я из Луганска, я боюсь, что никто таки не будет разбираться. Зато очень хотелось бы, чтобы после военных в освобожденные города заходили политики, власти, следователи - сразу. Чтобы говорили с людьми, то объясняли, успокаивали. А то время от времени не отличить освобожденные города от не освобожденных, разбомбленнные дома от неразбомбленных, людей в ЛНР и людей после ЛНР. Остается ощущение какой-то тоски и беспомощности в глазах людей, к которой примешалось еще обида и стыд за то, что они живут, за то, что живут именно там, я порой слышу, как им говорят, что они уже живут в кредит. Я боюсь перейти эту грань между человечностью и человеконенавистничеством", - пишет она.