«Привет. Может ты слышал, 11 января у ДК строителей «Лексус» на смерть сбил мужчину. Моего папу» - написала мне на днях знакомая. Тогда, две недели назад, я оставил эту новость без внимания. Но теперь она стала для меня важной: как это произошло? Как справляются близкие погибшего? Накажут ли водителя? Но почему все эти естественные, логичные, человеческие вопросы не возникли у меня тогда, 11 января?

Режим экономии человечности

Способность к сочувствию себе подобным (по-научному – эмпатия) «вшита» в наше подсознание с рождения. Собственно говоря, сочувствие – это и есть основа нашей социальности, без него мы перестаём быть людьми. Но в экстремальных условиях, когда вокруг слишком много страданий и несчастий, наша психика ослабляет (а то и вовсе отключает) функцию сочувствия. Что станет с врачом-онкологом, если он будет сопереживать каждому пациенту так же, как его близкие? А солдат, которому приходится не только видеть смерть, но и убивать самому? Поэтому, чтобы не сойти с ума, мы переходим в режим экономии человечности: пациент превращается в историю болезни, а вражеский солдат – в пойманную на мушку фигурку.

Асоциальная реальность

Масс-медиа также способствуют атрофии сочувствия. Ведь мы не можем сопереживать всем, о чьих несчастьях рассказывают в новостях. Катастрофы, аварии, несчастные случаи, войны – всех этих ужасов человеческая психика просто не выдержит. Но природа о нас позаботилась: мы бесстрастно кликаем по заголовкам и, борясь с зевотой, узнаём подробности очередного несчастья. Нас больше не задевают новости о смертях и страданиях, если только они каким-то образом не касаются нас лично. Мы, обитатели интернета, постоянно живём в режиме экономии человечности, культивируя в себе цинизм и черствость.

Человечки на экране

Мне можно возразить. Современные масс-медиа буквально переносят нас на место событий. Возьмите любое более-менее значимое событие: тут тебе и десятки фотоотчётов, и онлайн-трансляции, и свидетельства непосредственных участников. Разве всё это не будит в нас эмоциональный отклик, в том числе – сочувствие к тем или иным участникам (и заложникам) ситуации? Да, в какой-то степени это так.

Между нацистскими чиновниками и евреями находилась репрессивно-бюрократическая система. Отдавать преступные приказы не трудно, если не слышишь криков жертв и не видишь дыма крематория. Призывать к расстрелам легко, если расстреливать будет кто-то другой.

Но эффект близости длится недолго. Вы бывали в океанариуме? Когда видишь акулу на расстоянии вытянутой руки, по спине бежит холодок. Но скоро приходит осознание того, что от акулы нас отделяет сверхпрочное стекло – непреодолимое для обоих. И мы начинаем воспринимать морское чудовище, как будто это картинка, движущийся рисунок, а не хищник, плавающий в полуметре от нашего лица.

Аналогичный эффект производят и медиа. Да, мы видим в новостях горе, слёзы и кровь, но всё же понимаем, что это всё происходит по другую сторону экрана. Поэтому зачастую мы смотрим даже самые душераздирающие сюжеты, как будто это художественный фильм, ведь киношная кровь и киношные слёзы уже давно визуально неотличимы от настоящих. Чтобы проникнуться сочувствием к киногероям, нам нужны всё более и более кровавые, страшные, драматические фильмы, визуально неотличимые от реальных событий. И не удивительно, что новости большинство из нас смотрит, зевая. Там ведь тонут, горят, взрываются всего лишь человечки на экране.

Эффект дистанции

Ещё более губителен для сочувствия эффект дистанции. В эти неспокойные для Украины дни публичное пространство переполнено кровожадными призывами. «Расстрелять! Сжечь!» - строчат в социальных сетях тысячи пользователей. «Повесить! Казнить!» - ворчат люди на улице. Конечно, все они – совсем не садисты и каратели, а обычные люди, большинству из которых насилие неведомо и непосильно. В реальной жизни никого они убивать не станут. Когда перед нами живой человек, наша человечность встаёт на дыбы и заставляет остановиться. И дело тут не только в воспитании, но и в физиологии – в той самой эмпатии, «вшитой» нам в подсознание самой природой. Но когда речь идёт о каком-то абстрактном враге («режиме», «предателях», «экстремистах», etc.), человечность отключается с пугающей лёгкостью.

Ещё страшнее, когда между людьми встают безличные структуры. Между нацистскими чиновниками и евреями находилась репрессивно-бюрократическая система. Отдавать преступные приказы не трудно, если не слышишь криков жертв и не видишь дыма крематория. Призывать к расстрелам легко, если расстреливать будет кто-то другой. Гораздо проще расправиться с врагами, избрав диктатора, чем самому кого-нибудь задушить. Поэтому, оказавшись в удалении от тех, кто нам не люб, мы легко теряем человеческий облик, освобождаясь от собственной социальности.

***

Когда мы говорим об антисоциальной реальности, захлёстывающей социум, не стоит думать лишь об уголовниках и наркоманах. К сожалению, потерять человеческий облик может любой из нас, причём не выходя из интернета. Обычно это не распространяется дальше анонимного хамства в комментариях. Но чем глубже общественный кризис, тем сильнее искушение отказаться от человечности вообще. Сегодня эта тенденция проступила очень отчётливо. В последние месяцы мы много говорим о необходимости сохранения единства страны, политического курса, стабильности, демократии и прочих вещах. Но главное, что нам сейчас нужно сохранить – это нашу человечность. Иначе всё остальное будет бессмысленно.